Handelsblatt: Скрытый мир современной войны (перевод)

Перевод статьи, опубликованной на сайте издания Handelsblatt 20 ноября.

Пока некоторые надеются на эру, не отмеченную конфликтами, все свидетельствует о том, что XXI столетие не будет чуждо войнам. Но сами войны будут другими. 

2015 год, вероятно, запомнится как год, когда война вернулась в Европу. Одна война уже длилась некоторое время – в Украине. Польша и страны Балтии опасались растущей угрозы со стороны бряцающей оружием России. Также этот год стал годом иммиграционного кризиса, связанного с беженцами, по мнению общественности, [убегающими] от сирийской гражданской войны.

Поздним вечером 13 ноября смертоносные теракты в Париже дали понять, что война из Сирии и северного Ирака распространилась и на Европу. После нападений ужесточилась французская военная риторика, были нанесены несколько авиаударов по позициям «Исламского государства» в Сирии. После этих необратимых действий Европа стала участником сирийской гражданской войны. Только сейчас понятно, что XXI столетие не будет эрой мира в истории Европы, как большинство надеялось до недавнего времени. Теперь по всей Европе идет открытый разговор о войне.

Описание войны прусским военным теоретиком Карлом фон Клаузевицем актуально и по сей день. Война – «настоящий хамелеон», сказал он, — она адаптируется к внешним условиям и меняется вместе с ними. Мы должны приготовиться к тому, что в XXI столетии будут войны, и не только в отдаленных уголках мира, но и в Европе. И что эти войны будут отличаться от прошлых. 

Все указывает на то, что национальные государства утратили свою монополию на ведение войны, и в данный момент играют все меньшую роль. Это связано с тем, что они уже не единственные, кто обладает возможностью вести войны, что, в свою очередь, является причиной, почему надежда на век «вечного мира», возникшая по окончании холодной войны, разбилась вдребезги. 

В теории, национальные государства действуют рационально, подсчитывая затраты и приобретения от войны. Как правило, они проходят к выводу, что даже при самом благоприятном исходе и полной победе война не стоит затрат.

Ведение войн негосударственными субъектами опровергло эту концепцию [об отсутствии прибыли]. Эти субъекты могут приватизировать приобретения и социализировать потери: множество военных управленцев стали богатыми благодаря войне и сумели обеспечить свой доход, не платя при этом за последствия подстрекаемых ими войн, — нищие семьи, искалеченные ветераны и поля, покрытые минами. Это — военные предприниматели, которые торгуют на национальных и международных рынках насилия. 

Существует два типа военных предпринимателей. Для простоты, их можно разделить на «грязных» и «чистых». Первые финансируют свои войны через теневую сеть глобальных денежных потоков,  — они торгуют незаконными товарами – наркотиками, кровавыми алмазами и драгоценной древесиной. Для них насилие – это средство приобретения этих товаров и осуществления торговли в богатых северных странах между маргиналами и преступным миром.

Деятельность же «чистых» предпринимателей резко контрастирует с вышеописанной, — их частные военные компании предоставляют организованную военную силу состоятельным покупателям. Диапазон покупателей следующий – от государств с крупными корпорациями, которые нуждаются в защите своих интересов в небезопасных регионах, но не хотят опираться на региональные правительства, до диктаторов, которые не любят зависеть от лояльности собственной армии.

Другими словами, наемники.

Наемники приобрели опыт в новых формах войны XXI столетия. Это не только более предприимчивые и демобилизованные солдаты из европейских государств, но и люди из бедных регионов южного полушария, чей труд не имеет ценности и которые должны рисковать своими жизнями ради чужих целей и задач. Как бы цинично это ни звучало, демографический переизбыток на Юге удовлетворяет потребности предпринимателей обоих типов, и в связи с демографическим дефицитом общества Севера используют военную рабочую силу Юга для преследования своих политических целей. Север предоставляет материальную часть, Юг – людей.

В этой ситуации также отмечается, что теперь войны все меньше выигрываются с помощью технического превосходства вооружения одной стороны, как это было в прошлом. Сейчас все большую роль играет фактор устойчивости. В конце войны во Вьетнаме Генри Киссинджер сказал броскую фразу: регулярные войска проигрывают, если не побеждают, а нерегулярные побеждают, если не проигрывают. Поэтому нерегулярным войскам стоит придерживаться этого принципа, в то время, как шансы регулярных войск не очень хороши. Это бонус нерегулярным конфликтам (теракты, единичные нападения и т. п.), в результате которых неравные приобретения будут лишь расти.

Одна сторона конфликта может обеспечить себе длительное существование, не создавая определенного политического тела: не представляя собой целостное образование, очень сложно быть уничтоженным. Новые бойцы обладают плащами-невидимками, как в старых мифах. Они внезапно появляются, наносят удар и сразу же исчезают. Но атакующие избегают преследования и тюремного заключения, совершая самоубийства, — так бывает все чаще.

Асимметрия конфронтации между двумя сторонами начинается с отсутствия симметрии уязвимостей. Технологии вооружения организационно превосходящих военных структур обычных государств не могут сделать свои преимущества эффективными. Франция – ядерное государство, но 13 ноября оно было значительно уязвимо перед горсткой молодых террористов. 

Война против терроризма, которую США начали после терактов 11 сентября, и к которой сейчас присоединился президент Франции, — это конфронтация, в которой не будет победы и поражения, и не следует ожидать, что она скоро закончится. Гуго Гроций считал, что Pax finis belli, что мир – цель (и одновременно – конец) войны. Это больше не актуально.

Бинарная схема войны и мира, которая формирует нашу концепцию порядка в геополитике является анахронизмом: либо мир, либо война – третьего не дано. Состояние террористической угрозы нельзя отнести ни к войне, ни к миру, в строгом смысле этих понятий, а те, кто попытался сделать это – заплатили цену. Террористические кампании «Фракции Красной Армии» (ФРГ) в 1970-х годах могут быть определены как преступная активность, и на основе этого можно утверждать, что эта террористическая группа потерпела поражение. 

Но это не актуально по отношению к транснациональному исламскому терроризму, и стратегическим ответом стран, на которые было совершено нападение, стала не борьба с преступностью, а акты войны. Сейчас это можно наблюдать в действиях французского правительства. Но война с терроризмом рассматривается с точки зрения временных рамок и предполагается, что террористические группы могут быть уничтожены в ходе военной эскалации.

Другая сторона [террористы], в свою очередь, располагает [большим количеством] времени. Они не обязаны наносить удар за ударом, а могут выжидать годами. Они могут обойти эскалацию, которая определяет ритм войны, и делают это ввиду отсутствия политического тела. Вместо этого – они действуют как сеть. Например, «Исламское государство», занявшее место «Аль-Каиды», интересное гибридное образование, которое материализовалось в осязаемый субъект со своими доходами и землями в Леванте, в случае необходимости может регрессировать обратно в аморфную структуру.

Симметрия классической войны была основана на факте, что обе стороны имеют одинаковые временные рамки. Эскалации и ослабления отвечали тем же ритмам и интервалам. Любой провал в эскалации предлагал противоположной стороне также воздержаться [от активных действий]. Терроризм подчиняется иным временным ритмам. Страны, которые подверглись нападению террористов, продолжают бороться до окончательного уничтожения террористической группировки, и вынуждены опираться на боевые дроны. Эти дроны дают возможность государствам держать сети в постоянном напряжении, поэтому те больше волнуются о выживании, а не о планировании следующей атаки.

Когда дела идут хорошо, дроны и шпионы предотвращают атаки террористов. Это тот случай, когда безымянное состояние между миром и войной обретает форму статуса-кво, когда богатые северные страны терпят это состояние, игнорируя или же зная как можно меньше. И это заканчивается, когда несмотря на все предостережения, террористические сети снова организовывают серию терактов в столицах своих врагов. Тогда сразу же начинаются разговоры о войне.

Это не те крупные войны ХХ столетия. Война превратилась в полицейские акции, по крайней мере, с точки зрения богатых северных государств, и превратилась в конфликт закона и порядка против злодеев и правонарушителей. США уже давно прибегают к семантике «добро» против «зла», и подобная формулировка будет использоваться в Европе ХХI столетия все чаще, даже если это не дает такого же эсхатологического эффекта, как в США. Эта семантика взаимного непризнания, как равных, также понимается злодеями [силами зла], как изменения символа, в котором они видят себя, как «партия чистоты», и направлена против нравственного разврата богатых и могущественных, начинающих войны.

Демонизация врага имеет свои последствия: боевые дроны не берут пленных, а террористы не различают военных и гражданских. Война и международное право все менее связаны. Главным образом, есть две геополитические проблемы, которым Европа должна уделить особое внимание в ближайшие десятилетия. Первая – территория от Балкан до Кавказа, подобная торчащему больному пальцу Европы. Центром этой проблемы являются Украина [Донбасс] и Молдова [Приднестровье]. Вторая – Ближний Восток. 

Существует обилие этнических, религиозных и языково-культурных групп, покрывающих эту территорию, где в любой момент может вспыхнуть конфликт, который быстро перерастет в лесной пожар. Каждая политическая ошибка, и даже мельчайшая небрежность европейских политиков может привести к длительным войнам, которые, в свою очередь, спровоцируют иммиграцию беженцев и экономические потрясения. Это будет снова и снова приводить к политике вмешательства, в которой даже использование военных не может быть исключено. Мир был и остается ценным товаром. 

Фото: stihi.ru